Дуэли или судебные поединки

Варварский обычай смывать кровью обиду, иногда и ничтожную, или предоставлять судьбе решать оружием распрю, свойственен
всем народам, бывшим в сношениях с дикими германскими племенами. Напрасно христианская религия, смягчая суровость нравов,
силилась уничтожить этот вредный предрассудок, тщетно могущественнейшие монархи, с Карла Великого до Людовика XIV,
содействовали в этом религии всеми своими силами. Безмерная страсть к дуэлям одержала верх над всеми употреблявшимися к ее
уничтожению средствами: пройдя века варварства, она существует и в наше просвещенное столетие. Сравнивая обе эпохи,
приходишь к заключению, что в наше время дуэли бывают чаще, менее основательны и следовательно более варварские, чем дуэли
древних и преимущественно дуэли рыцарства. 

Когда законы, уничтожавшие дуэли, оказались несостоятельными, то постановлены были правила, ограничивавшие поводы к
дуэлям. Только благородные рыцари и оруженосцы, имевшие право носить оружие могли выходить на дуэль, и то в одних лишь
важных случаях, с согласия государя, назначавшего обыкновенно для этого отдаленный срок. Дуэли сопровождались такими
торжественными приготовлениями, что поселяли страх в сердце того, кто чувствовал себя неправым; если побежденный не
умирал в битве, его наказывали смертью. Таким образом большинство не могло драться на дуэли; те же, которым дано было это
печальное преимущество, не могли пользоваться им произвольно, по какой-нибудь ничтожной причине или в пылу гнева.
Назначенная отсрочка давала родственникам и друзьям соперников возможность восстановить между ними согласие. Оно без
этого не могло бы последовать, точно также, как его не бывает обыкновенно и в наше время, когда дуэль следует тотчас за ссорой,
когда оба противника аходятся еще под влиянием вина и гнева. Наконец, дуэль происходила в старые времена при двух
свидетелях, не в отдаленном месте: противники не прятались, как люди с нечистой совестью. Нет, дуэли роисходили на обширном
ристалище, при множестве зрителей, в присутствии короля и всего двора, при обнародовании причин боя, призывали Небо в
свидетели правоты дела. В те невежественные времена говорили, что Бог не покинет невинного, если он выполнит все, что
требовалось в такого рода поединках, сзывавшихся судом Божьим. Это заблуждение, остаток суеверий скандинавского или
германского язычества, отвергается и религией, и разумом; но как скоро это заблуждение вошло в общественное верование, то
прямым следствием его было наказание - смерть побежденному, ибо считалось, что сам Бог его судил. Не без основания
заключали, что победитель прав, а побежденный действительно виноват. Конечно от этого страдал здравый смысл, но не правила
тогдашней общественной нравственности. А ныне, что доказывает смерть убитого на дуэли? Только ловкость и удачу победителя.
Общество не считает себя отмщенным, и только оплакивает новое преступление. Вина остается на той стороне, где была и прежде,
а если к тому же одержит верх виновный, то она усугубляется. Итак, искать в дуэли удовлетворения за обиду - в наших нравах
противоречие, несообразность, в которой по крайней мере нельзя упрекать предков. Посмотрим же на обрядность судебных
поединков. 

Считавший себя вправе требовать судебного поединка обращался к королю с такими словами: 

"Государь, я утверждаю, что такой-то (называли имя) коварно и предательски умертвил моего родственника такого-то (называли
умершего); поэтому я требую, чтобы за такое вероломство и злодеяние вы обращались с ним, как с убийцей; если он отречется, то я
готов подтвердить мои слова поединком; пусть он бьется со мной или вместо меня с тем, кого я назначу; такое подтверждение я
готов дать в определенный день и в определенном месте". Затем приносивший жалобу в знак вызова бросал перчатку, которую
обвиненный или его представитель поднимал. 

Если король соглашался, то он назначал место поединка, день и оружие. Кто поднимал перчатку, тот значит принимал вызов; в
свою очередь и он бросал перчатку, а вызвавший ее поднимал. Оба они обещали явиться для боя в назначенный королем день и
место. Дамы, обвиняемые или обвинявшие рыцаря, предлагали вместо себя защитников. 

Поединкам насмерть предшествовали разные церемонии. 

Противники выезжали из своих жилищ вполне вооруженные, с поднятым забралом. Перед ними несли их щиты, мечи и другое
оружие, назначенное для боя. В доказательство своей правоты они дорогой время от времени осеняли себя крестом или держали
распятие и небольшие хоругви с изображением Господа, Богородицы, ангелов и святых. 

До прибытия вызвавшего герольдмейстер или герольд подъезжал верхом к воротам ристалища и в первый раз провозглашал
следующее: 

"Теперь слушайте, теперь слушайте, теперь слушайте, сеньоры, рыцари, оруженосцы и вообще все, что наш государь, король
Франции, повелевает под страхом лишения жизни и имущества. 

Чтобы все были без оружия, без меча и кинжала, без брони, какова бы она ни была, за исключением только стражи и тех, кому
король прикажет. 

Потом король, наш государь, запрещает всем, под каким бы то ни было предлогом, быть на коне, под опасением дворянину
потерять коня, а служителю лишиться уха; а те, которые введут противников, сойдя с коней у ворот, должны там остаться, а коней
тотчас отослать, под страхом тех же наказаний. 

Потом король, наш государь, воспрещает кому бы то ни было говорить, подавать знаки, кашлять, кричать или делать что-либо
подобное, под опасением лишиться жизни и имущества". 

Все это считалось необходимым для того, чтобы противники не отвлекались чем-нибудь посторонним. По всему видно, что иногда
и присутствовать на поединках было опасно. 

Вызвавший обязан был явиться прежде, за час до полудня, а принявший вызов - до девятого часа; не являвшийся в урочный час
считался побежденным. 

По въезде на ристалище вызвавший обращался к коннетаблю или маршалу ристалища со следующими словами: 

"Многоуважаемый сеньор, по повелению нашего государя короля, я, такой-то, являюсь к вам в том сооружении, какое прилично
дворянину, обязанному ступить в бой по такой-то распре, с таким-то дворянином, злодеем, предателем или убийцей, что, при
помощи Божьей, Пресвятой Богоматери и св. Победоносца Георгия, я берусь доказать сегодня, по назначению короля, нашего
государя. А чтобы исполнить это, я явился и представляюсь вам по долгу своему и требую, чтобы вы мне уделили поля, воздуху,
света и все, что в подобном случае необходимо и полезно. Когда вы это учините, я исполню свой долг при помощи Бога,
Богоматери и св. Победоносца Георгия". 

Ристалища для дуэли строились сорок шагов в ширину и восемьдесят в длину. Палатка вызвавшего вскидывалась по правую
сторону короля или судьи, палатка вызванного - по левую. Высказав свои желания, противники въезжали на поле битвы с
опущенным забралом, знаменуясь крестом; потом, приблизясь к шатру короля или судьи, поднимали забрало и говорили пред
королем: "Всемилостивейший и державнейший король, наш государь, я, такой-то, предстаю вам, как правосудному монарху и судье,
в назначенные для этого вами день и час, чтобы порешть с таким-то, за убийство или предательство, в чем клянусь Богом, который
да будет сегодня мне в помощь". Затем он подавал маршалу поля бумагу, содержащую в себе все им сказанное. В это же время
герольд вторично провозглашал приведенные выше речи. 

Потом вызвавший, с открытым забралом, становился на колени перед богато убранным столом, заменявшим алтарь; на столе
лежала подушка и служебник, на подушке распятие; подле стоял священник, говоривший в таких случаях: 

"Итак рыцарь, или оруженосец, или такой-то владетель, вызвавший, вы видите здесь истинное воспоминание Спасителя нашего,
Бога истинного, Иисуса Христа, волей за нас пострадавшего и спасения нашего ради умершего; молите Его о милости, молите Его,
да благословит Он вас в сей день на ваше правое дело, ибо Он Верховный Судья. Вспомните, какую клятву вы принесете, ибо в
противном случае душа ваша, честь ваша и вы сами будете в великой опасности. После этих слов маршал брал вызвавшего за обе
руки, на которых были перчатки; правую его руку клал на распятие, а левую на служебник, открытый на каноне, начинающемся
словами Те igitur, потом предлагал ему произнести следующую клятву: 

"Я, такой-то, вызвавший, клянусь этим воспоминанием нашего Спасителя Бога Иисуса Христа, и Св. Евангелием, и верой
истинного христианина, и святым крещением, полученным мной от Бога, что я, бросая перчатку, имею доброе, правое святое дело,
имею право вызвать такого-то, как злодея, предателя и убийцу (смотря по свойству преступления), который защищает неправое и
дурное дело, что я сегодня докажу ему в бою грудь с грудью, при помощи Бога, Богородицы и св. Победоносца Георгия". 

После этой клятвы вызвавший возвращался со своими приверженцами и приводившей его стражей в свою ставку. 

Вызванный, в свою очередь, с теми же церемониями подводился к алтарю и произносил почти такую же клятву; потом его
отводили в его ставку. 

Но этими двумя клятвами, сказанными каждым порознь, довольствовались. Было еще третье и последнее испытание,
сопровождавшееся еще большей пышностью и торжественностью. Обоих противников заставляли произносить клятву вместе.
Выходя из своих ставок в одно и то же время, они в сопровождении стражи медленно, шаг за шагом приближались к алтарю. Здесь
они становились на колени перед распятием; маршал снимал перчатки с правой руки каждого и клал их по сторонам распятия.
Тогда священник трогательным увещеванием напоминал им страдания Господа Иисуса Христа, Который, умирая, простил Своих
мучителей, он указывал им на страшные последствия произнесенных ими клятв, постыдную смерть, ожидающую кого-либо из них,
и что всего печальнее - погибель души клятвопреступника; он заключал поучение советом, лучше положиться на милость государя,
чем навлекать на себя гнев Божий и отдавать себя вечным мукам ада. 

Понятно, какое впечатление производили такие речи на людей, хотя и непросвещенных, хотя и подверженных страстям и
предрассудкам, но зато людей верующих и верующих горячо и искренно. Лишь только священник оканчивал поучение, маршал
спрашивал вызвавшего: "Хотите ли вы присягнуть, как вызывающий?" И случалось тогда, что совесть доброго рыцаря заставляла
его отречься от вызова. Тогда государь миловал и налагал епитимью. Но если он соглашался присягнуть, то маршал заставлял его, а
за ним и вызванного произносить клятву, почти совершенно подобную первым; он только прибавлял, что они клянутся раем,
душой, жизнью и честью, что дело их святое и правое. 

После этой клятвы, оба противника прикладывались к распятию, вставали с колен и возвращались в свои ставки. Священник
тотчас же брал распятие и служебник и удалялся, а герольд в ту же минуту произносил прокламацию в третий и последний раз. 

Глубокое молчание, молчание мертвое царило в собрании; каждый оставался неподвижным на указанном ему маршалом месте.
Тогда на средину ристалища вступал герольдмейстер или герольд, который три раза выкрикивал: "Исполняйте ваши обязанности!"
И эту минуту оба противника выезжали друг против друга в сопровождении своих приверженцев, а ставки их выносились за
ристалище. 

Затем маршал, заняв место на помосте среди поля битвы и держа в руке перчатку, кричал троекратно: 

"Начинайте!", после чего бросал перчатку, и начиналась битва. Выше было уже сказано, как она оканчивалась для победителя и
побежденного. 

Таковы были вообще законы, по которым устраивались судебные поединки и обряды, их сопровождавшие. Легко понять, что
благодаря подобным оковам, поединки не были слишком часты. 

В заключение этой главы мы приведем рассказ о двух поединках, которые сохранились в истории; они дополнят сказанное о
дуэлях. 

Первый из этих поединков происходил в Париже в 1386 г., в царствование Карла II, между Жаном Каружем (Jean de Carouge),
рыцарем и владельцем Аргентейля, и Жаком Легри (Jaques Legris), также рыцарем; оба -- придворные Петра алансонского. 

Супруга Каружа, по возвращении его из заграничного путешествия, объявила ему, что в его отсутствие она была недостойно
оскорблена Жаком Легри. Жак Легри отрицал это. По жалобе сеньора Каружа дозволена была дуэль не с разрешения короля,
обыкновенно изъявлявшего на это согласие, а по указу парламента. Муж был защитником жены против Жака Легри. Поле битвы
устроено было на полях Св. Екатерины, где обыкновенно происходили военные игры. Сеньора Каружа сопровождал граф
Сён-Поль, а Жака Легри - придворные герцога алансонского. Дуэль происходила в присутствии Карла II, всех принцев крови и
баронов, как французских, так и иноземных, явившихся на это зрелище, объявленное задолго до срока. 

Фруассар так рассказывает подробности этой дуэли: 

"Перед началом боя Каруж подошел к своей суп-руте, сидевшей в траурной колеснице, и сказал ей: 

- Сударыня, по вашему делу я иду жертвовать жизнью и биться с Жаком Легри; вам одной известно, право ли и честно ли мое
дело. 

- Да, монсеньор,- отвечала она,- вы убедитесь в этом; бейтесь с уверенностью, потому что дело правое. 

Тогда рыцарь поцеловал супругу, пожал ей руку, перекрестился и вошел на поле битвы. Супруга же его оставалась в траурной
колеснице, благоговейно молясь Богу и Богоматери о ниспослании ей в этот день победы в ее правом, деле. Она была
чрезвычайно печальна и опасалась за свою жизнь, потому что ей угрожал костер, а мужу виселица, если бы он остался
побежденным. 

Messire Жан де Каруж бился так мужественно, что опрокинул своего врага на землю, пронзил его мечом и умертвил на поле битвы.
После того, как на вопрос его, хорошо ли выполнил он свой долг, ему отвечали: "Да", труп Жака Легри отдан был парижскому
палачу, и тот поволок его на Монтфокон и там повесил. 

Messire Жан де Каруж поблагодарил короля и всех сеньоров, помолился на коленях, подошел к супруге, обнял ее и потом вместе с
ней отправился в церковь принести благодарственную молитву". 

Вторая дуэль, которую мы хотим рассказать, происходила между Жарнаком и Шатеньере, дуэль знаменитая. 

Память о ней сохраняется в словах: coup de Jarnac. 

Этими словами означают внезапный неизбежный удар. 

Франсуа Вивон де ля Шатеньере и Гюи Шабо, sire де Монлье, носивший позже имя Жарнака, были оруженосцы-земляки и пажи
Франциска I. Оба прославились в боях. В мирное время Вивон упражнялся только в искусстве владеть оружием достиг такого
совершенства, что никто не решался вступать с ним в состязание. Монлье имел миролюбивые наклонности: отличался
обходительностью, вежливостью и деликатностью и скорее был любезный придворный, чем неустрашимый воин. Вивон, может
быть, из зависти к Монлье за внимание к нему двора, распространял самые оскорбительные слухи о баронессе Жариак, мачехе
Монлье. Желая отметить за обиду, Монлье обратился к Франциску I с жалобой. Оскорбление, нанесенное одному из старых
сподвижников короля, заслуживало блистательного удовлетворения. Франциск разрешил Монлье объявить в полном собрании
двора, что тот, кто оскорбил его мачеху, ее оболгал (en a menti par la gorge). Вивон, в надежде на свое искусство владеть оружием, не
побоялся подтвердить, что он только повторил сказанное самим Монлье. Тотчас же последовал вызов. Противники просят
разрешения сразиться на дуэли. Министры думают, что дуэль должна быть дозволена, но Франциск I, любивший турниры и
ристания и запрещавший судебные поединки, не только отвергает просьбы, а еще именным указом запрещает покончить оружием
распрю, происшедшую от ветрености. Запрещение это не было нарушено при Франциске I, но смерть его развязала руки
раздраженным врагам. Два года Вивон выносил оскорбление от дам, смотревших на него, как на бесчестного рыцаря; он сгорал
нетерпением отомстить врагу за дамскую опалу, которую не вознаграждала дружба Генриха II, его покровителя. Новый король
уступил мольбам и дозволил :дуэль. 

День назначен. Варварский обычай постарались окружить всевозможным великолепием. Оба противника не жалеют денег на
вооружение и свиту. Образуются партии: если много придворных на стороне королевского любимца, то еще более на стороне того,
чье положение интересует дам. С той и другой стороны призывают Бога на помощь. Во время религиозных приготовлений Вивон
не так набожен, как Монлье, и это единственное благоприятное предзнаменование в пользу последнего. 

Поле битвы открывается в Сен Жермене 10 июля 1547 года. Дворянство самых отдаленных провинций выезжает из своих
донжонов на это милое зрелище их праотцев, которое, по их мнению, слишком редко бывает. Балконы полны дам, живо
сочувствующих оскорблению баронессы Жарнак. Для Генриха II и принцев воздвигнут великолепный помост. Коннетабль
Монморанси - судья поля. Герцог омальский, впоследствии знаменитый герцог Гиз - секундант Шатеньере. 

Барабанный бой и трубный звук, смешавшись со звоном колоколов, объявляет судебный поединок. Вивон приближается надменно,
Монлье - скромно. Оба клянутся, что их дело право, что с ними нет запрещенного оружия, что они не прибегали к помощи чар.
Они бьются; сила Шатеньере не одолевает ловкости Монлье; наконец кажется, что последний гнется под ударами противника; он
прикрывает голову щитом и дважды ранит Вивона острием меча в левое колено. Вивон, рассчитывавший на верную победу,
падает, жизнь его в руках победителя, но победителю стыдно пользоваться этим варварским правом: "Возврати мне мою честь,-
кричит он сопернику,- и моли Бога и государя о пощаде". Вивон хранит суровое молчание. Монлье припадает к стопам Генриха:
"Государь, предаю вам моего соперника,- говорит он ему,- удостойте меня имени честного человека, простите ошибку нашей
молодости. Примите его, государь, из уважения к памяти вашего славного отца, нас обоих воспитавшего". Король молчит. Монлье
возвращается к Вивону, не угрожает мечом, а становится на колени и ударяя себя в грудь стальной печаткой, трижды повторяет:
Domine, nоn sum dignus. Пока он молится, Вивон с усилием схватывает меч, поднимается на колени и ползет к сопернику. "Не
трогайся с места, или я тебя умерщвлю",- говорит Монлье. "Умертви же",- отвечает Вивон. Монлье смотрит на него с
состраданием, роняет свой кинжал, возвращается к королю и говорит: "Примите его, государь; он ваш, вам дарю я его жизнь и
молю Бога, чтобы довелось этому храброму рыцарю сослужить вам такую службу в день сражения, какую хотел бы сам сослужить".
Генрих все молчит. Этот второй отказ не умаляет великодушия Монлье. "Вивон, мой старый товарищ,- говорит он сопернику,-
Вивон, молись Создателю, и останемся друзьями". И на это нет ответа. Не умилостивится ли король? Монлье снова от всего сердца
обращается к нему. Король уступает, принимает Вивона к себе. Коннетабль и маршалы хотят по обычаю провозгласить победителя,
но Монлье противится. Тогда Генрих, обнимая его говорит: "Вы бились, как Цезарь, и говорили, как Аристотель". Герцог омальский
спешит к побежденному и не может унять его ярости. Все удаляются. Тогда толпа бросается к шатру, в котором Вивон приготовлял
своим друзьям великолепный пир, и расхищает посуду. В надежде на победу, он приглашал, говорит Брантом, своих друзей
посмотреть на поединок так: "Приглашаю вас тогда-то на мою свадьбу". Теперь же, стыдясь своего поражения и чувствуя, что
жизнью своей обязан состраданию врага, он срывает повязки и через три дня умирает, а между тем рана не была смертельная.
Герцог омальский соорудил ему памятник. 

Поединок Жарнака и Шатеньере был последним во Франции с разрешения короля, но в Англии последний такой поединок
происходил гораздо позже, в царствование Карла I, между лордом Дональдом Реем и оруженосцем Давидом Рамзеем. 

Уверенность, что судебные поединки были действительным судом Божьим, некогда было в таком ходу, что даже в гражданских
делах, когда противники не могли согласиться, или когда судьи находили закон неясным, или расходились в его истолковании, то
решали вопрос поединком. 

Случалось даже, что монастыри и капитулы высылали на поединок борцов для защиты спорных прав и для окончания процессов
монахов или каноников. 

Несколько раз соборы и папы запрещали дуэли под страхом строжайших казней. Филипп Прекрасный указом в 1303 году
причислил дуэли к уголовным преступлениям. Но что могут сделать гражданские и религиозные законы против так глубоко
укоренившегося предрассудка? Не новыми законами уничтожится дуэль, а новыми нравами и только одна религия в состоянии
произвести эту благотворную перемену.